омут остаётся тихим, а черти так и не завелись

я в смятении.
я хочу творить, но когда сажусь писать или достаю кисти с маслом, я перестаю хотеть.
я хочу есть, и у меня желудок сводит от голода, а чтобы нормально держать ручку, мне приходится прилагать усилия, но когда я заглядываю в холодильник или вхожу в кухню, я перестаю хотеть.
я хочу погулять и немного подышать свежим морозным воздухом, но когда я выхожу на улицу, у меня начинается мандраж, и я перестаю хотеть.
я, честное слово, уже замерзаю в этой зиме. она хороша своей мертвенной бледностью мрамора кожи, жидкою тьмой и снежинками на ресницах; хороша белой метелью и матерью-вьюгой, нещадным ветром и морозным солнцем, хороша осколками неба в треснутых лужицах льда под ногами; но я, право, устала носить земляничные листья.
человек ко всему привыкает, и я уже пересытилась вечным минусом за окном.
я рада зиме, я дышу зимой, пусть и зимой во мне не кипит горячая кровь вперемешку с жизнью, но, честно говоря, одну-другую зиму я бы провела в зимней спячке
до весны
весной всё оживает

знаю я одну Саню.
Сашу, если быть точнее. думаю, почти у всех есть такая Саня - её трудно назвать знакомой, приятельницей или уж тем более подругой. Саня любит курить, и она стреляет синий винстон у старшеков. Саня любит разговаривать с тобой о суициде, и ей в принципе всё равно на жизнь с её обстоятельствами.
Саня умирает, как хочет курить. Саня сидит на полу туалета, я стою рядом, оперевшись на раковину. Ник неумело теребит в руках сверток.
не знаю почему, но вчера я половину ночи сидела и крутила сраные самокрутки.
Саня умирает без сигарет, так почему не помочь ей?

самоубийственно-романтичный плут

человек, сказавший, что нужно научиться приспосабливаться и не забивать себе голову, ведь лишь тогда ты обретешь покой, ослепил и оглушил себя, залив глаза и уши хлоркой

маленький Бродский

мёрзну

три раза по двадцать - и всё, активная жизненная энергия кончится. ты даже не представляешь, как это скоро.

хочу доверять людям, но не могу.

в течении полугода я убеждала себя, что не такая я уж и плохая; работала над собой и пыталась стать лучше; но сейчас, видя сестру дома 24/7, я раскисла.
нихрена я не приняла себя.

- ты чудо
- спасибо, я стараюсь

…и я трагично падаю, разметавшись в воздухе светлыми косами. валюсь, рушусь, оседаю, плыву, как в прерванном на втором счете вальсе. опрокидываюсь между партами…
шучу.
дышу через раз, толкаю соседку в бок; с задних парт меня дергают за рукав свитера, спрашивают, всё ли в порядке, а я едва слышно отвечаю, цепляясь за реальность, мол, нет, мне плохо, зови уже кого-нибудь.
и только тогда ложусь ничком на парту и вырубаюсь.

как бы глубоко я это не зарывала, как бы не прятала, оно со мной.
становится жутко от воспоминаний.
от грубой мужской неизвестной руки, схватившей за запястье, пьяного смешка, за восклик, мол, совсем ещё молоденькая, и последующее бурчание - посадят; от того, как сердце прыгает всякий раз при воспоминании о случайном свидетеле, неизвестном спасителе, которому я благодарна, что он просто вышел из-за угла.
жутко от стоявших слез в глазах и проклятий, которыми сама и осыпала неизвестного мудилу, жутко от того, как спустя несколько месяцев я, наконец, начала нормально выходить на улицу.
жутко от того, что не справилась сама с собой, ведь, по сути, ничего серьёзного не произошло, и сопли-слёзы тут излишни, и всё же меня подряхивает каждый раз, когда я прохожу мимо того переулка; жутко и стыдно, ненавижу себя за это.
эта навязчивая мелочь со мной

у меня волосы ниже пояса, а я хочу взять машинку в руки и сбрить их, чтобы остался только короткий ёжик

спустя столько времени я снова занялась духовными практиками, и, кажется, вновь чувствую себя человеком